***

Старые сказки умерли, вьются лесные тропы, где так легко запутаться, запросто потеряться. Эрге умеет главное: ровно дышать и топать, Эрге умеет главное – не бояться. Что же там дальше, может быть, этот закат – последний, голод, как зверь разбуженный – сам скоро станешь пищей. Эрге не слышит голоса, верно идет по следу, Эрге свое пропавшее сердце ищет, будто не знает, кто теперь станет лишним.

Страх подступает к горлу, но ты не услышишь криков, сердце у пяток замерло, словно затихший бубен, кровью закат окрасили ягоды земляники, Эрге чужие тени целуют в губы. Ветер навстречу шепотом: «Все, что осталось, спето, счастье твое на привязи – плакать о том негоже. Что тебе было дорого, станет золой и пеплом, но, как и прежде, делай лишь то, что должен». Эрге же по-другому и сам не может.

Птицы с седыми перьями боль заплетают в волосы тех, кто свое падение смог обернуть полетом. Не говори об этом, не слушай чужого голоса, чтобы не оказаться к рассвету мертвым.

Солнце упало в озеро, тропы уводят в небо, Эрге покорно следует, зная: не станет проще. Так далеко от прежнего вовсе никто и не был, Эрге узнал, какая весна на ощупь. Старые сказки умерли, новые стали постной кашей из сонной памяти, слов, что затихнут с кашлем. Эрге у самой радуги вдруг замедляет поступь, враз побелевший, будто не дышит даже. Эрге и сам не ведает, что там дальше…

Утром в дорогу, новое прячется в каждом дереве – кто ж его сердце жадное ласково держит в пяльцах? Эрге идет за счастьем, но так и не знает, где оно. Эрге умеет главное – не бояться.

                                ***

И легко танцевать и смеяться, и петь легко,

Солнце – спелое яблоко, красное у боков,

И стучит барабан, к алтарю ведут сотню твоих быков.

И легко не кричать, не бояться и не жалеть,

Думать, что будет дальше, не зная, что значит смерть,

И стучит барабан, будто в такт ему вьется тугая плеть.

И легко идти первым, отчаянно ждать того,

Как надежда прорвется наружу сквозь твой живот,

И стучит барабан, чтобы каждый здесь знал, что еще живой.

И легко не грустить и не плакать, пить молоко,

Все слова где-то в горле, но слишком уж глубоко,

И стучит барабан, тает боль под горячей твоей рукой.

И легко обещать, что забудешь, но не простишь,

Я кричу тебе: ну, отпусти меня, отпусти ж,

И стучит барабан, чтобы после яснее звучала тишь.

                                   ***

И когда ты увидишь, что нет никаких границ, никаких условий,

В самом чистом и светлом чувстве столько всего намешано,

В груди затаится что-то холодное и тяжелое, словно чужое слово,

Словно тоска по давно умершему.

И когда пол покроется – нет, не кровью, – а просто пятнами

Молока, что никто из худющих твоих котят все равно не вылакал,

Пусть прозвучит банально и пафосно, но мы со смертью сыграли в прятки,

И это теперь не выплакать.

И когда мир покажется всем снова надежным, простым и прочным,

Ты поймешь, что останешься сломанным роботом с чипом выжженным.

Я напишу тебе завтра, позвоню тебе завтра, встречу, где и когда захочешь,

Если мы оба выживем.