ОДИССЕЙ

1.
Возвращаюсь домой
В свою старую добрую крепость,
Где жена меня ждёт
И любимые дети…
Мой корабль летит по волнам,
И гляжу ненасытно я вдаль,
Жду, когда же покажется берег…
Ах, как долго блуждал я по свету,
Столько видел и столько я пережил!
Но и дня бы не протянул,
Позабыв хоть на миг о родимой Итаке…

2.
Вот и берег.
Знакомые старые камни
И дорожка, бегущая к морю,
И гряда кипарисов, растущих поодаль.
Всё знакомо мне здесь.
Всё родное…

3.
- Сколько лет ты блуждал?
Сколько тысячелетий? –
Шепчет ветер, запутавшись в парусах. –
Ты решил, что твой подвиг
Прославит тебя – и
Будет нужен кому-то ещё и сегодня?!
Хоть героем Эллады
Тебя повсеместно считают,
Но пойми: ты уже опоздал!
Опоздал на столетья,
А может, всего на мгновенье…
Возвращайся назад
В свои подвиги и легенды.
Там сегодня твой дом,
Там – твоё…

4.
Пенелопа?
Какая ещё Пенелопа?!
Если дом твой в руинах,
А память –
А память как дым от погасшего очага…

4.
Возвращаюсь назад
В свои подвиги,
В своё время…
Здесь сегодня другие живут
И совсем на другом языке
С ветром шепчутся или с морем…
Но уверен я почему-то,
Что им снятся заветные старые сны
О бескрайних просторах, о далях.
И они обязательно уплывут,
Вдохновлённые сказками
Про меня,
Старика Одиссея…

БОГОМАЗ

1.
Краски тёр, обстругивал берёзу
И сосну пахучую сушил,
А потом, когда пришли морозы,
Взял и кистью контур начертил.
Занавесил узкое оконце
И лучину тонкую зажёг,
Чтобы даже малый лучик солнца
Потревожить бликами не смог.
По трубу домишко заметало.
Допоздна не гас в окошке свет,
И ни ночь, ни холод, ни усталость
Не могли прервать работы. Нет!
До весны художник жил иконой,
До весны в горячечном огне
Рисовал он кистью непокорной
То, что видел как-то раз во сне:
Богоматерь скорбная явилась,
Посмотрела ласково, как мать…
И с тех пор потребность появилась
Лик её печальный рисовать.
Но не тот, что в храмах и соборах,
Величавый, царственно-чужой, -
А простой крестьянки из подворья,
С чёрной бабьей думою-тоской.
На плечах не царские одежды,
Не покой во взгляде, а вопрос,
И рука поддерживает нежно
Малыша по имени Христос…

2.
Лишь пошла живым и тёплым соком
По стволам весенняя пора,
Богомаз сорвал тряпицу с окон
И впервые вышел со двора.
В тот же день явился к богомазу
Поп приходский, кисло хмуря нос,
Отсчитал рублёвок мятых сразу
И скорей икону ту унёс.
А художник пил потом безбожно,
Слов своей тоске не находя,
Кисти сжёг и краски уничтожил,
Чтобы их не видеть никогда.
Говорил, что больше он не в силах
Этот светлый лик нарисовать…
Летом умер, и ему могилу
Долго было некому копать.
Хоронили не с колоколами…
И лишь в церкви среди бела дня
Бабьими горючими слезами
Богоматерь плакала одна…

                    ***
Меня однажды взяли в самолёт,
И парашют мне дали неуклюжий.
Инструктор толстый, выпятив живот,
Кричал, что здесь такой балласт не нужен.
А я и сам не знаю, как сумел
С тузом аэродромным сговориться –
Уж, больно ненасытно я хотел
Почувствовать себя однажды птицей!
Инструктор всё плевался и ворчал,
Мол, не надейся, братец, на везенье,
И всю с себя ответственность снимал,
Когда я расшибусь при приземленьи.
А я лишь улыбался и молчал,
Присев в углу и взор потупив скромно,
Ведь я сейчас отлично понимал,
Что вряд ли случай выпадет ещё мне…
И вот я прыгнул – смело и легко.
В полуоткрытый рот струя ворвалась,
А самолёт наш был уж далеко.
И до земли была такая малость.
Я разглядел и реки, и поля,
И даже видел, птицей пролетая,
Как дышит и волнуется земля
Огромным тёплым хлебным караваем.
Вот я сейчас спущусь на облака,
Коснусь их мягкой и молочной ваты,
И вниз протянутая мной рука
Далёкой церкви куполок ухватит.
Я видел птиц, летящих подо мной,
Их шеи, вытянутые в полёте…
Вдруг сверху голос чей-то неземной:
«Тяните стропы! В реку упадёте!»
Толстяк-инструктор, купола раскрыв,
Парил чуть сверху старой мудрой птицей,
Птенца впервые в небо проводив,
Который может каждый миг разбиться.
…У самой речки приземлился я,
Ещё не веря в то, что был я птицей.
Слегка покачивалась тёплая земля,
И улыбались отовсюду лица.
Я ж почему-то слёз сдержать не мог,
Отбросив стропы, брёл куда-то пьяно –
В гул камышей, в берёзовый лесок,
В непроходимый бурелом бурьяна.
А за спиною крик услышал я.
Ругал инструктор всех на белом свете
За парашют испачканный. И зря –
Ведь так он ничего и не заметил!
А я ещё парил, парил, парил
В бескрайнем небе, светлом и лучистом,
И на ладони всё ещё светил
Церквушки дальней куполок искристый…