***

Мы с тобой, брат, одной околицы
деревенские дурачки.
Наши матери Богу молятся,
для надёжности сняв очки.
Бьют поклоны… Грехи не тяжкие –
Бог заметит ли в суете…
Под иконой букет ромашковый,
словно с чайника на плите.
Все надежды на Богородицу,
с ней привычнее и родней –
баба тоже, поди… Как водится,
все печали за сыновей…
Мы ж с тобой, брат, одной околицы
деревенские дурачки –
городским сумасшедшим молимся
и втираем себе очки,
что сермяжные, да исконные.
А недобрые? Город лют.
Наши матери под иконами
нас отмолят. И отпоют.

***

Сны из дома тревожат реже:
клином - клин.
По версте – верстой
ностальгию слоями режу
вдоль Арбата, да по Тверской.

Невидимкой в толпе прохожих,
постигаю прозрачность лиц
и молчанье скворцов. Я тоже
из таких перелётных птиц.

Клин усталых пятиэтажек
исчезает в глухой дали…
Там забудут меня. Я даже
не услышу, как отболит.

Затяну поясок потуже,
чтоб свободней и шире шаг,
и бульвары пройду по лужам,
упоительно не спеша…

Вдруг опустится небо ниже –
промокашкой на купола…
Оглянусь
и свой дом увижу,
потому что Москва мала.

***

У дальней дороги короткие ноги,
идёт себе, тянется мало-помалу…
На каждом шагу подбивает итоги,
на всех виражах отметает усталых.
Скользят переправы, бегут перекрёстки,
проносятся встречные мимо попутных…
Дорога домой - невысокого роста,
из дома - становится выше как будто.
И только к себе – до того неказиста,
что к ней указатель увидишь едва ли,
а если пропустишь – вернёшься не быстро
из всех тупиковых чужих магистралей.
Дорога к себе – ни следов, ни отметин…
Здесь нет посторонних и ближнему рады.
Но только любимые смогут заметить,
что ты всё идёшь – подниматься и падать.