Полунин Антон Евгеньевич
Киев, Украина

Сеятель

Сеятель паники, жнец бессмертника и ромашки,
Житель провинции, жрец оглобли и колеса,
Делай, что хочешь, не обращай на меня внимания
Делай, что делаешь, я не стану тебя спасать.

Кто эта женщина на карманном дагерротипе?
Жидкие волосы, драматический контур скул…
Что с ней? Уехала? Умерла от брюшного тифа?
Впрочем, не все ли едино, что там у вас за скука,

Что за бессмыслица… Медь оркестра, воскресный полдень.
Что это в ящике: человек или манекен?..
..Слов еще множество, но какая отныне польза
В стихосложении, житель города в табакерке?

Боль выживания – тоже, в общем, альтернатива
Самокопанию между стременем и землей.
Кто эта женщина, без которой тебе противно
Существование: кухня, ванная, горсть колес -

Обыкновенное, аспиринное, цитрамонное
Усекновение тяжелеющей головы?
Нас не испытывают – банально берут измором,
Долгой нерадостью. Нам без разницы, мы привыкли

К зову инерции, спазмам памяти, винным пятнам…
Сеятель вымысла, жнец бессмыслицы и вьюнка,
Не изучай меня, все и так чересчур понятно.
Не замечай меня, все наладится т.ч.к.

Глоток

Глоток твердеет, становится поперек.
Спокойно, плакса: это еще не «завтра»,
Это – «вчера» на восемь часов вперед.
Ты воплощен, выхолощен, загнан -

Злой, маловерный, мало ли, кто такой..
В меловой или юрский час абиссинской ночи
Набирай номера, дрожи, ожидай гудков –
Обозленный, обеззараженный, одноногий,
Не шагай в распахнутое окно,
Возвратись к норме.

Тревожный час, бакалейная шелуха,
Слепящий свет, белокурая лютеранка,
Ленинградка, логарифмическая блоха,
Обнаженная, погруженная в лихорадку,
Не глядящая разбегающихся детей,
Разболтанная, бодающая будень,
Потеющая, впаянная в постель,
Выедешь ли на собственном горбу?

Ранение в подворотне, кровящий бок.
Кровища не останавливается, сердце
Сжимается до желания обезболить,
Сторчаться на героине, тонуть в бассейне
Вдали от несуществующего бога.
Здесь, у заблеванного забора
Пройти сквозь сеть

Нейронов.

Песок на моих зубах -
Перетертый гравий, сахар умалишенных,
Закрываю глаза, перехожу на шепот:
Эфиопский снег, чайник, пустая банка,
Спокойствие (болевой шок).

На ничьей

Я на ничьей стороне, стеарин заливает пальцы.
Медленно, как ламантин, маслянистое облако лезет
В форточку. Не подходи, я считаю себя опасным.
Я ни черта не в себе – это первый симптом болезни.

Тянет, как в море, шагнуть в подступивший к порогу сумрак,
Счетчик вгоняет щелчки в ожиревшую плоть пространства.
На животе потолка проступает фрагмент рисунка:
Пятнышко, кровоподтек, островок акварельной краски.

Скоро ли и для чего сам себя назову калекой?
Где, о какой постулат раскрошу, с непривычки, зубы?
Не приближайся ко мне, считаю себя безумным.
Я ни на чьей стороне, это, может, и есть болезнь.

Следствию не до причин: доказали вину – и будет.
Встаньте, ага, вот здесь, не подглядывать, целься, please.
Звук, утонувший в собственном эхо – реверсивный удар в бубен.
Вспышка, судорога – не кончено, помучайся, поскули,

Стойкое, оловянное, под сморщенным одеялом.
Сколько удержишь вечности в расплющенных плавниках?
Что в тебе, кроме плесени, подследственное? – разъятые
Ребра, плохая печень, кнопочки, индикаторы…

Ночь, как огромный рот, обнажает резцы созвездий.
Желтое расползается по чернильному, будто язва.
Я никого не люблю и ни с кем не хожу в разведку,
Я на ничьей стороне, избегайте моих объятий.