Олег Кулешов
Одесса, Украина

          ОДЕССА

Она была невинна и горда,
Была как ветер вольной и свободной.
А он суровым был, носил мундир
И ничего не знал о ней пока…
Пока на небесах, по воле Божьей,
Огонь судьбы не засиял, как яркая звезда.
В тот день он оседлал коня,
В седло запрыгнул и уехал, а она…
Она ждала его, в надежде мучилась одна.
Смотрела в воду, словно в зеркала.
В смиренье гордом только для него
Любовь свою от мира берегла.
Так пролетела осень и зима.
И, наконец, в один прекрасный день
Он вихрем возвратился в дом.
С порога крикнул: Есть царицы разрешенье!
Она, не в силах скрыть волненье,
Совсем уж близко от него была,
Но со знакомством не спешила,
И про себя в тот миг решила дождаться часа, а пока…
Пока он занят был, указы издавал, не спал,
Был равнодушен к ней, ее не замечал.
Она украдкой, словно тень ходила
И о любви своей молила.
И вот, в один прекрасный день, судьба за них решила.
-де Рибас! – рекомендовался он. – Вице-Адмирал.
-Одесса, – она в смущенье гордом ресницы опустила.
-Мне Бог вас в спутники избрал…

               ВЕТЕР

Он не писал стихов, не знал ни прозы, ни кино.
Считал себя свободным и давно
Имел одно лишь увлеченье -
Любил играть на водосточных трубах.
Играл и днем и ночью, в холод и в жару.
И замолкал он лишь тогда,
Когда,  промокши от дождя, бежали люди,
И зонтики цветные щекотали душу.
Но не имел ни голоса, ни слуха,
И как почтенная старуха он надрывался и хрипел.
Но лишь коты на крышах прижимали уши,
А из людей его никто не слушал.
Он суетился, злился, и молчал.
Молчал, когда стучал о стены кулаками.
Когда бессонными ночами поэты слушали его,
Когда на окнах ставни грохотали.
С утра он с головой нырял в дела и судьбы горожан -
Всех слушал, возмущался и роптал.
Днем был спокоен, вежлив и послушен,
Но все равно его никто не слушал.
Тогда он злился, разрушал большие города,
Срывал с петель и флаги и тугие паруса.
Топил в морях людей и корабли кидал ну сушу,
Но все равно его никто не слушал.
Что ж, ветер, иногда бывает странною судьба.
Она дала тебе призванье, ну а фанатов… забрала.
Известность страстно ты желал, а как играть, почти не знал.
И только я тебя подслушал и эти строки записал.

     ПАПА, НЕ ПЕЙ!

Бьется тоска, как рыба в реке,
Рвутся слова из горла на свет.
Словно не жив, словно не мертв
Водку здесь пьет один человек.
Крепнут канатами вены в руках,
И ночь ненавидит трезвые лица.
Друзья, как враги, сочиняют слова,
И явью стает вся быль-небылица.
А ветер в окно бьет кулаком,
А ветер нещадно рвет старые ставни.
И тоненький голос в проеме дверей:
Папа, не пей!
Папа, не пей!
Но свет острозубых голодных свечей
Заводит процентные, злые машины.
Турбины свистят и грузят на борт
Всех тех, кто исследует водки глубины.
И дым в поднебесье, и болью в живот,
А шкура кричит и требует мести.
Но жидкость течет и течет и течет,
Стирая в ноль полный понятие чести.
А ветер в окно бьет кулаком,
А ветер нещадно рвет старые ставни.
И тоненький голос в проеме дверей
Почти уж не слышно:
Папа, не пей!
Но яростью злобной победа в руках
Сжимает в кулак непослушные пальцы.
И голос хрипит, и водка в висках
Рисует последние, страшные танцы.
Огни полыхают, и тешиться гром,
Желая лишь скалиться, злиться, смеяться.
Глаза плохо видят, а сердце с трудом
Стучит, чтобы к жизни ударом прорваться.
А ветер в окно бьет кулаком,
А ветер нещадно рвет старые ставни.
И тоненький голос в проеме дверей
Тихонечко плачет:
Папа, не пей!
Но разум не хочет прервать горький пир,
Ему слишком мало, он должен напиться,
Ругаться, глотать и падать без сил,
И огненной смертью безмерно залиться.
Не выдержал папа и молча упал,
Ушел в Бытие, как лист одинокий.
Не трезв и несчастлив и даже не пьян,
Крестом обозначенный, холм невысокий.
А ветер в окно не  бьет кулаком,
А ветер не треплет старые ставни,
Никто не зовет, лишь кричит воронье,
И мхом поросли могильные камни…