Мария Луценко, Елена Пестерева, Елена Тихомирова, Марина Матвеева, Владислава Ильинская и др.
ГРАН-ПРИ ФЕСТИВАЛЯ
МАРИЯ ЛУЦЕНКО
Киев, Украина
ВОПРОСЫ РАКУШКЕ
Ты не стала помехой в ботинке у рыбака,
не стесалась, как сёстры и братья, о голыши,
ты забилась в белесый комочек известняка
и осталась надолго на донце его души,
как насмешка над планом Создателя – в пыль и прах
обратить все отбывшее здесь, на земле, свой срок.
Ты прозрачна, пуста, и тебя твой покинул рак,
и какой ты, скажи, в этой вечности видишь прок?
И зачем мы, ракушка, себя сохраняем так,
чтобы кто-то другой нашу память забрал с собой?
Бьется сердце в нагрудном кармане. Звенит пятак.
Но в отбитое ушко не слышен земной прибой.
ОДЕССКОЕ
Р.С.
У качелей одно на уме, хоть скрипят о высоком.
Только сядешь, и вмиг рассекретят тебя облака.
Улыбается память, и бурым измазавшись соком,
обдирает о камни орехам зеленым бока.
Здесь впадает река моя в крайности, в райности, в детство,
оставляя пороги, сливается с новой водой.
В этот город впадая, так хочется сразу раздеться,
скинуть сумки, набитые мятой, лежалой бедой,
и по первому, самому древнему зову природы
стать по косточки в море, русалочью верность храня,
и входить так же тихо и нежно в соленые воды,
как однажды входил ты за тайнами жизни в меня.
КУРИНЫЙ БОГ
Когда выходит боль из берегов,
куриный бог – один из тех богов,
кого ещё по крайней мере видно…
Хоть наделён куриной слепотой
и немотой, он – первый мой святой.
Не ухмыляйтесь, скептики, ехидно.
Он мал, но он другим не учит мстить
и что-то миру в жертву приносить.
Пусть он для тех, кто мыслит близоруко,
но Бог другой, который там, вдали,
на зов моей беспомощной земли
в ответ пока что не издал ни звука.
А этот теплый, маленький комок
найти себя однажды мне помог
в руинах вер, где камня нет на камне…
И потому его я берегу,
что он один был там, на берегу.
И трудно верить в большее пока мне.
О шею трется бога гладкий бок.
Тем совершенней, тем прекрасней Бог,
чем меньше колких мест и острых граней.
И много лет спустя я поняла,
кого волна морская принесла…
Божок куриный – Бог воспоминаний.
Что видно сквозь невидящий глазок?
Бунгало, неочищенный песок,
похожий не на золото, на сажу.
И разгребая копи голышей,
счастливые – улыбки до ушей –
две девочки-сестры идут по пляжу.
Одна кричит: «Нашла, смотри какой!!!»
А нынче глянут взрослые с тоской…
Куриный бог? Смешная… Вот умора…
Не может быть он главным божеством!
А где нашла? – Да там… на Зерновом…
Давным-давно… В провинции…
У моря…
ОСНОВНОЙ ПОЭТИЧЕСКИЙ КОНКУРС
I МЕСТО
ЕЛЕНА ПЕСТЕРЕВА
Россия, Москва
***
там где под северным солнцем ребенка отдав карусели
ляжешь на стертой до твердого грунта плешивой траве
быстро привыкнешь к чужому и сладкому звону веселья
вот и не слышишь его – только солнечный шум в голове
там где песок и соломинки камешки утки окурки
время недвижно неслышно никто никуда не идет
медленно серая хаски плывет мимо тающей булки
глупые люди негодная псина для средних широт
мир неподвижен огромен но виден в деталях инклюдах
в мелких подробностях разных жуков облаков и планет
ветер поэтому слышно о чем говорят эти люди
жаль невозможно проверить в раю ты уже или нет
***
Дожить до осени. Дожить до снега.
Потом еще полгодика прожить.
Какое ослепительное небо.
Какие дорогие миражи.
Какая суета нас отвлекала,
А нынче стала песенка легка.
Изящные, как школьные лекала,
Пересекают небо облака.
Стоишь и думаешь одно свое: «Пустое», –
И если что и стоило труда,
Так видеть это небо, золотое,
И облака, которые всегда.
***
Они сейчас подействуют уже
и ты уснешь покоен и блажен
и ничего дурного не случится
среди закатов ласточек стрижей
и петушков на палочках и спицах
еще пока акация щедра
и осыпает землю семенами
цикорий синий между валунами
и выжженные солнцем добела
настурции кивают головами
как много дашь еще раз посмотреть
на то чего и нет уже в помине
там поднимались долгие ступени
гранитные невидные на треть
под бабочками желтыми сухими
то серые зеленые одни
то с бежевыми светлыми боками
там половинки ящериц мелькали
и замирали головою вниз
и крыльями как листьями шуршали
как часто было нечего сказать
но ты ложился закрывал глаза
и речь текла легко и безмятежно
каких-нибудь пятнадцать лет назад
на тех же лежаках матрасах тех же
где кипарисовый кончался строй
кончался день шелковицей густой
и стыло ежевичное варенье
пойдем домой теперь пойдем домой
успокоительное звукоповторенье
как трудны переходы в высоту
что там за точки темные внизу
что там за мир квадратами расчерчен
любой любой доверившийся сну
неуязвим недвижен и бессмертен
II МЕСТО
ЕЛЕНА ТИХОМИРОВА
Москва, Россия
МЕЙДЕЛЕ
Люблю этот дворик, укрытый от всех ветров домами в потеках растресканной штукатурки. Пестрая стая дворовых котов делит пространство, как шахматные фигурки.
Здесь я бываю нечасто, три раза в год, после звонков с незлобной живой угрозой, в этом дворе семьдесят лет живет нашей семьи знакомая – тетя Роза.
– Мейделе, ты? Проходи, не мети порог – слышу в который раз и улыбка душит.
Голос ее хрипловат и лениво-строг. Время дородных красавиц сушит, но остается что-то в движеньи рук, и понимаешь – мужчины боготворили. Роза поспешно крошит укроп и лук, переживая «чтоб синенькие не остыли». Кормит меня, ворчит что «худа, как снасть», перебирает памятных кавалеров , припоминает, как накрывала страсть, но «таки всегда и во всем признавала меру».
– Вы не такие, у вас в голове кино. Бьете друг друга до смерти, на осколки.
/Роза задумчиво курит, раскрыв окно, ветер играет голубоватой челкой/.
Вдруг усмехается, перестает курить и вспоминает братьев, отца и маму – очень легко про них говорит, и не сбивается в мелодраму. Как все остались в безликом могильном рве, только она уползла, семилетний ужик. Долго лежала, в высокой густой траве, долго скиталась, воду пила по лужам. Как выживала со старым своим котом, даже мышей, и то на двоих делили…
– Роза, ты тверже, чем этот дом. Что же за глина, с которой тебя лепили?
Роза перестает улыбаться, гладит по брюху седую собаку.
– Мейделе, если не буду над этим смеяться, мне ведь придется плакать…
ДОЛЯ АНГЕЛА
На старой винодельне
в десяти километрах
от Тосканы
синьор Лоренцо
восьмидесяти лет
с явными признаками
былой красоты
в широких плечах
гордой осанке
седых кудрях
с блаженством
на загорелом лице
водит нас
по угодьям.
Играя
смуглыми руками
темными глазами
быстрой речью
рассказывает
рассказывает
рассказывает
о своем винограднике
тайнах вина
и состязаниях
в перекатывании
бочек
на городской площади
в последнее
воскресенье августа.
Гид едва успевает переводить
но этого и не требуется.
Отхожу в сторону
от нашей группы
осмотреть владенья
старого синьора
залитые благодатным
вечерним солнцем
и подумать о том
какова доля ангела1
в моем стремлении
вернуться к тебе
и не отпускать никогда.
___
1 «Долей ангела/ангелов» называют количество испарившегося за время выдержки в бочках спирта из вина, виски, коньяка.
ЗЕРКАЛЬНОЕ
Качнется время, маятником лун
опишет по касательной пространство.
И будет тот, ушедший, вечно юн
в своем краю незавершенных странствий.
И будет та, прождавшая дотла,
по-прежнему красива и желанна.
И отраженьем тихим в зеркалах
покажется их мир, простой и странный,
который места нам не оставлял…
Мой Одиссей, отравленный презреньем,
твой парус слишком долго ветра ждал.
Теперь попробуй вымолить прощенье
у моря не рассмотренных зеркал,
где ждут друг друга наши отраженья.
II МЕСТО
МАРИНА МАТВЕЕВА
Симферополь, Крым
***
Стою, отдыхаю под липами
под ритмы собачьего лая.
Больна, как Настасья Филипповна,
сильна, как Аглая.
С короткими слабыми всхлипами
река берега застилает…
Люблю, как Настасья Филипповна,
гоню, как Аглая.
Мне б надо немного молитвы, но
в спасение вера былая
мертва, как Настасья Филипповна.
Жива, как Аглая,
лишь память. Врастая полипами
в кровинки, горячкой пылает
в душе у Настасьи Филипповны,
в уме у Аглаи.
Но либо под облаком, либо над
землею – в полете поладят:
с судьбою – Настасья Филипповна,
с собою – Аглая.
Я тоже не просто улитка на
стволе. Оторвусь от ствола я.
Сочувствуй, Настасья Филипповна.
Завидуй, Аглая.
КАТАСТРОФА, НО НЕ БЕДА
Народы, а Гольфстрим-то остывает!
…На роды женины не успевает
мой друг Иван, хотя и обещал ей
присутствовать… Противные пищалки
орут из пробки инорассекаек,
и дела нет им, что беда такая:
не увидать самейшего начала
новейшей жизни…
Чтоб не опоздало
на отпеванье матушки-планеты,
раскрученное вещим Интернетом,
скопленье конференции из Рима –
толпа машин спасателей Гольфстрима –
спешащее на важные доклады…
– Гуляйте садом!
– С адом?
– Хоть с де Садом!
Вы, пассажиры новеньких визжалок,
чье время так бежалостно безжало,
спасатели – но не – и в этом ужас! –
спасители, –
глаза бедняги-мужа
виднее сверху и прямей наводка:
вот он стоит и взглядом метит четким
всех тех, кому хреново, но не плохо.
…А тут, где ждут, меж выдохом и вдохом –
столетия, стомилия, стотонны…
Стозвездиями небо исступленно
сточувствует и к стойкости взывает…
А где-то там чего-то остывает…
***
С утрева делать нечего. День будто сдутый шар.
В окна вползает к вечеру потного полдня жар,
температурит, лапушка, хочет моих пилюль.
Не разрешает бабушка. А на дворе июль.
Где-то в Сибири лаково-белым цветет сирень.
Наша же в май отплакала, словно в подушку. «Встрень
дедушку с поликлиники, медленно он идет.
И ходунков, былинонька, Бог тебе не найдет
в старости», – прошептала мне бабушка, хлеб в руке,
мякиш, как льдинку талую, плавя на языке,
ложечка, чай взволнованный, дует, жара, жара…
Я в белых шортах новеньких прыгаю со двора –
и мотыльком по улицам. Медленно он идет…
Бог – не слепая курица – что-нибудь да найдет,
что-нибудь да отыщется летним тягучим днем…
На ветростеклах тыщами – блики. …Давай свернем
в тот переулок, дедушка, помнишь, ты там играл
в детстве и с некой девушкой угол облюбовал
для поцелуя первого… Сам рассказал. Забыл?
Как в Воскресенье Вербное веток ей раздобыл, –
хоть запрещали праздновать, – в церковке освятив…
Бог – Он болезнь заразная. Скольких «врачей» сплотив,
мудрых и доморощенных, не излечила власть
прежняя. …Так короче нам, бабушка заждалась –
маленькая и верная, будто лампадный свет,
помнящая те вербочки тысячи тысяч лет.
Чаю тебе остудим мы, булочку подадим.
Видит Господь: не судим мы – будет же не судим
мир, оголенным проводом тычущийся в живье…
Бог – дай Ему лишь повод – нам сердце отдаст Свое.
III МЕСТО
ВЛАДИСЛАВА ИЛЬИНСКАЯ
Одесса, Украина
ИСПОВЕДЬ
он топтался на месте: «мне стукнуло тридцать семь.
у меня за плечами лишь горы пустых бутылок.
говоря откровенно – если бы сдать их все,
то на эти деньги я мог бы отгрохать виллу
или может быть даже три раза объехать мир,
или все раздать бездомным, больным, пропащим…
но в итоге из них получился прекрасный тир –
я стреляю по стеклам бессмысленным настоящим»
он топтался на месте: «пушок над ее губой
стал совсем незаметным, как будто бы мы не рядом.
каждый новый день проигрывать этот бой,
собирая упорно ее ледяные взгляды…»
он топтался на месте: «все то, что имело вес
превращается в пепел на линии фаренгейта…
я тщеславный Марсий в далекой стране чудес,
подобравший случайно твою роковую флейту»
он топтался на месте, безмолвно вторя часам,
отмерявшим все так же бессмысленность на запястье
«нет уж, господи, знаешь, теперь ты сам
назови мне причину в твоей оставаться власти»
***
он говорит: «останься, прошу, останься!»
а про себя нашептывает – «уйди…»
в этом нелепом, непостижимом танце
вертится сердце в тесной его груди.
время ползет плющом по щербатым стенам,
воздух сжимается, давит со всех сторон…
он умоляет господа снизить цену –
все ведь торгуются с богом, не только он.
дождь заливает город вторые сутки,
небо – чернее самых ужасных снов.
он обращается к господу ради шутки –
старец-то вряд ли способен спасти любовь.
но, онемев под утро от этой пляски,
он понимает, что получил ответ –
чистое небо новые дарит краски
и никакого выбора больше нет.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Андрею Пересвету
караул – кричу – заберите меня отсюда –
не смогу, не выдержу эту слепую ночь.
а они твердят: «перестань уповать на чудо,
разве это сможет чем-то тебе помочь?»
караул – кричу – помогите – кричу – тревога!
остаются всего лишь считанные часы…
а они отвечают, мол «времени было много,
только ты, дружок, никогда не бывал им сыт»
караул – кричу – я исправлюсь, я стану лучше…
ни любви не надо, ни счастья, ни прочих бед…
но они усмехаются: «вот уж тяжелый случай»
и целуют в лоб, и тихонечко гасят свет.
III МЕСТО И ПРИЗ ЮЖНОРУССКОГО СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ
АЛЕКСЕЙ КОТЕЛЬНИКОВ
Москва, Россия
ЛЕНИНГРАДСКИЙ МЕТРОНОМ
мимо арки, мимо старых зданий
я спешу… спешу к себе домой.
сани…
ветер…
сани…
стужа…
сани…
под ногами тяжесть мостовой.
эх, дойти б до Площади Восстанья.
только б не упасть на полпути.
сани…
стужа…
сани…
ветер…
сани…
я дойду! я обещал дойти!
там в квартире пятилетний Ваня
спрашивает маму про еду.
сани…
ветер…
сани…
стужа…
сани…
потерпи, братишка. я иду.
мама не ответит и не встанет.
я несу тебе ее «обед».
сани…
стужа…
сани…
ветер…
сани…
а сегодня маме сорок лет.
главное, не потерять сознанье.
почему в глазах темным-темно?
сани…
ветер…
сани…
стужа…
сани…
будем жить, Ванюшка, все равно!
ты пойдешь на первое свиданье
сразу, как немного подрастешь.
сани…
стужа…
сани…
ветер…
сани…
отчего в ногах такая дрожь?
боль в груди, и всё плывет в тумане…
грейся, Ванька, там, в печи трюмо.
сани…
ветер…
сани…
стужа…
сани…
лишь бы ты…
дождался.
лишь бы…
смо…
ТОГДА…
«…А помнишь, как на островке
росли песочные холмы,
как ливни прятались в реке,
стуча по отраженью тьмы?..
Как появлялись города,
в стране осыпавшихся скал?
Ты помнишь?»
«Помню, ведь тогда
еще никто не умирал».
«А сено? Помнишь, как оно
вдыхало сонную зарю,
и как проросшее зерно
толкало Землю к сентябрю?
Как в поле буйствовал прибой,
Как тени уносились в высь?
Ты помнишь?»
«Да, ведь мы с тобой
тогда еще не родились».
ЗДЕСЬ…
здесь тихо дремлют облака на дне колодца,
и цапля моется в прохладном хрустале…
здесь век за веком слезы раненого солнца
грибным дождем летят к измученной земле.
к полям опять спешат ветра с опушки леса,
и в сотый раз им шепчет сгорбленная рожь:
«скажите людям: вас не ждут в раю небесном,
ведь рай земной давно «ушел» за медный грош».
но здесь, как прежде, над рекой звенят стрекозы,
парят кресты, в бурьяне прячется зола…
а по крестам стекают солнечные слезы
и застывают, превращаясь в купола.
|
