*
Через просеку тени от сизых стволов,
ветви в сахарно-ломкой глазури.
Не ступить по-хозяйски на белый покров,
где следы лишь от зверя да бури.

В этом тихом лесу, на морозном свету
понимая свою инородность,
можно жить лишь в убогом забытом скиту,
словно благо, приняв безысходность.

И последний свой хлеб на пороге жилья
преломить с лютым зверем из чащи.
Но в реке затянулась уже полынья,
дни всё дольше, а небо всё дальше.

Только хруст, только изредка беличий свист,
только мысли, что всё это – даром.
Только воздух сегодня так чист и искрист,
что молитва срывается паром.

*
Здесь осенью такая тишина,
что можно ясно по ночам услышать,
как бледно-серебристая луна
слегка звенит над обветшалой крышей.

Шурша в саду среди опавших звёзд,
крадётся к молоку вчерашний ёжик.
Как много время провело борозд,
оставив дому след на тёмной коже.

Незряче шаря в облаках рукой,
скрипит натужно дерево-калека.
Из страха перед будущей зимой
зверьё подходит к дому человека.

...Такая тишина, что давит грудь -
как будто никого на свете близких.
Приходит ёж, лакает Млечный Путь
из старой, чуть потрескавшейся миски.

*
Ты не услышишь, не скажу: взгляни
хоть напоследок ласковее прочих.
Увидишь сам: горят в траве огни –
вот светляки! – причуда белой ночи.

Услышишь сам: далёкая гроза
подкралась к дому, требует расплаты.
Мой голос вплёлся в птичьи голоса,
звенит прохладой в дебрях дикой мяты.

Над колыбелью тихой святой
к чужому сыну, прямо к изголовью,
сны призывает. Ну, а ты, чужой,
неволю так же путаешь с любовью?

И так же не простил? На судный день
я принесу – что в памяти хранила:
вот эту запылённую сирень,
тетрадный лист – поющие чернила,
гул сосен бронзовых, приветливую тень
и то, что мне казалось – я забыла.
*