* * *
Интенсивно ежась, гляжу в стекло,
Где какой-то поц  поежился, бреясь,
И чего ему бриться-то припекло?
Снова ежусь. Когда-нибудь да согреюсь.
Голый кафель, пятки и бритвы щемь,
Утро – боль, порезы на подбородке
А часы на стене тихо шепчут «Семь»,
И они сегодня на диво кротки.
А бритье, пожалуй, одна из кар,
За огрызок яблока из Эдема,
А познание – вот сомнительный дар,
Любопытство чешется, как экзема.
Амальгама зеркала, запылясь
Водяными брызгами, искажая,
Мне докажет четко: Внешняя связь
С обезьяной явственно поражает,
Я вздохну печально, что Дарвин прав,
На ладони капну одеколона,
И щека, впитавши запахи трав,
Искривится улыбкой почти влюбленно.

                 * * *
На стене обои ласкает тень
Из колонок мягенько льет гитара
Ненасытно-нежную «тили-тень»
И щемящее-сладкое «тири-тара»,
В полумраке – профиль да силуэт,
Для романтика большего и не надо,
Ну, а если он еще и поэт –
То достаточно вовсе и полувзгляда…
Мои чувства сплелись в арабскую вязь.
Здравый смысл, плетясь позади либидо,
Погрозит кулаком, и уйдет, смеясь,
Но в себе затаив скупую обиду.

                 * * *
Для всего сегодня – тишина,
И скрипят садовые ворота,
Где-то до пеплинки сожжена
Черная душа Искариота,
У ворот застыла тень солдат,
В шлемах и с квадратными щитами.
Данте знает, где сейчас сидят
Те, кого друзьями мы считали.
В спину нож, удар ли, в сердце яд –
Важен факт, оружие неважно.
Будешь ты расстроен иль распят –
Доверять другим всегда так страшно…
Могу только лучшие из нас
Верить; у других судьба иная.  
И калитка в сад свой скрип издаст,
Бесполезно – но напоминая.