Из жизни рыб

Ты помнишь рыбу, выплывшую к нам
из зелени тугой? Из той воды холодной?
Раздутая, как старый чемодан,
беременный одеждою давно немодной?

Она была рыбее рыбьих рыб!
В ней сросся кактус, бритва и куски железа,
безумного, как головы ушиб,
как похоронный марш под звуки "Марсельезы"

Ты помнишь, как она плыла из тьмы,
огромная, и шевелила плавниками?
Как будто в этом был особый смысл —
смотреть на нас, пока мы превращались в камни

от ужаса; я знал ты за спиной
и цепенея плыл и быть старался храбрым,
когда она вздохнула подо мной
и море вздрогнуло в её замшелых жабрах.

Да, цепенел от ужаса и плыл —
я был тогда почти на сорок лет моложе,
и был другим, и по-другому жил —
и думал только о твоей прозрачной коже,

и что тебе пораниться нельзя —
ты истечёшь, ты просто растворишься в море:
— Она жива, но мир её разъят —
так врач сказал, а я его не мог оспорить.

Когда из света когерентных волн
возникнет холм, что прежде нам казался ямой,
ты понимаешь, это точно — холм!
И Гук и Бойль правы — не всё прямО, что прЯмо!

Ах, Рыба-Страх — ведь это был бычок —
интерференция до жути исказила!
А я поверил, глупый дурачок,
что защитил тебя от самой страшной силы.

... я был дикарь, ты, бросившая смог
большого города, израненная птица
уставшая от жизненных дорог...
Когда спала я целовал твои ресницы,

а утром через галечника пляж,
нёс до воды — плыви! — и ты была русалкой,
и для тебя шипел волны плюмаж,
и воздух йодом пах, и горною фиалкой...

Bird Blues

Я сегодня о псах ни гу-гу,
псы не всем, как я понял, нравятся,
но о птицах-то, петь я могу ?
пеньем птиц, никто не подавится?

Только им, обитателям сини,
понимающим клёкот стихий,
трепет воздуха в трепете пиний —
дела нет до твоих истерий.

Сойки смех в горле ваших амбиций!
Слышишь, чаечьих криков ножи?
Так кричат ненасытные птицы,
пожирающие мою жизнь.

Что мне ваших плетей пересуды?
я знавал в череде пошлых дней,
пересохшие губы Иуды,
ненасытные стоны гвоздей.

Мне не надо ни денег ни славы —
было всё, мне по масти везло,
как на кровь, я на красное ставил,
а на чёрном мне башню снесло.

О, как ярки, весенние крики,
сумасшедших соитий птиц!
Ярче только пятна брусники,
на сугробах простынных больниц.

Среди этого гама и ора,
мне крупье повторяет: — Пора!
в чёрном смокинге — вылитый ворон,
с хирургическим хрустом пера.

Собирание жемчуга

Движение  в ничто и темноту
скольжение напоминает с горки,
ты медленно вплываешь в пустоту
и ощущаешь, что во тьме прогоркли
слова,  окаменевшие во рту.

Всего труднее заново всплывать,
не зная, это утро или вечер,
ощупывая стены и кровать,
и в жменю собирать осколки речи,
и найденное слово целовать.

Ожившие — перебирать по росту,
и радоваться — Боже —  говорю! —
ломая прожитого дня  коросту...
И неба пить заледенелый брют,
и облако, похожее на остров.